Серые будни-суровая реальность,лучше не будет,а значит все нормально
Утром всегда в зале тихо.
Если солнце решает явить свой лик людям, то сквозь решетчатые окна яркие солнечные лучи неровными квадратами тени и света ложатся на пол. А внутри луча, кажется, что пляшут маленькие феи, маленькие пылинки, то взлетая, то опускаясь, либо пропадая, они создают свой непонятный никому танец, который не подвластен ни одному ритму музыки непонятен многим до сих пор.
Каменные полы, прекрасно вымытые, где-то прикрываемые тяжелыми бархатными коврами. Луч солнца скользит по ним всё дальше и дальше. Тень становятся длиннее. И так каждый день играет свет и тень на полу.
Но пылинки и солнечные лучи перестают волновать, как только щелкает замок в главное двери, раздаются шаркающие шаги охранника. Обычное приветствие, его можно не слушать. Всё разнообразно.
Потом в скором времени по залам проходят старые женщины, которые внимательным колючим взглядом осматривают всё помещение и садятся на свой стул, стоящий около двери, ведущей из одного зала в другой.
День. Легкие шаги, наверное, кто-то в кроссовках, а вот рядом уже стучат каблучки на ногах женщины. Я всегда задавалась себе вопросом, как можно носить шипы на ногах? Да, они делают ноги длиннее, женщины, проходящие мимо, становятся чуть ближе, чуть выше мужчин, что странно. Я не нахожу ответ на вопрос зачем нужны эти шипы до сих пор.
Люди проходят мимо, их лица смешанны в один слепленный образ в разуме, в сознании, в душе.
В душе, которая появилась под осторожными движениями кисточки, под осторожными мыслями, которые выбирали цвет, идею, сущность картины. Сущность меня. Которые создали меня и дали мне жизнь.
Мой художник… Его аккуратные руки с длинными, ломкими пальцами, которые всегда сжимали кисть или трубку, когда бы я его не видела. Серые, с черным омутом зрачка, глаза, которые всегда так внимательно смотрели на меня, то серьезно, то с восторгом, то ласково. Худые, впалые щеки с острыми скулами. Прямой, чуть с горбинкой в переносице нос. Высокий лоб, наполовину прикрытый спутанными волосами, цвета вороного крыла. Бледная кожа…. О, о лице своего художника я могу рассказывать долго. Очень долго, всю свою жизнь.
Люди приходят, что бы посмотреть на меня, с любопытством заглядывая в мое лицо, заглядывая в мои теплые, светло-карие глаза, светлые волосы ,которые струятся хрупким плечам, и темную, серую ткань лифа платья, они делают либо задумчивое выражение лица, и начинают серьезно говорить о смысле моей жизни, ох, слышал бы это мой художник… Либо сонно пожимают плечами ступая дальше по залу, мечтая по скорее закончить осмотр и отвязаться от этого мероприятия. А иногда и вовсе проходят мимо, не замечая теплых карих глаз, которые внимательно следят за каждым их движением.
Если бы я только могла закрыть глаза, я, наверное, увидела бы лицо своего художника, но я не могу этого сделать, мои глаза всегда открыты и ловят малейшее изменение в этом маленьком мирке моего зала.
Я так давно не видела его, с тех самых пор, как он укутавшись в свой шарф снял меня со стены и вздохнув, завернул в кусок светло-серой ткани, прижал к груди и куда-то понес. Я думала, я потеряла зрение, темнота и дыхание, шаги, вот и всё, что я видела, вот и всё что я знала на тот момент. Потом была яркая вспышка света, которая на мгновение ослепила меня, а когда зрение вернулось, я вновь вернулась в темноту, где-то вдалеке слыша фальшивый мужской смех, но не смех моего художника.
Дни проводимые в темноты были как сон, ничего не происходило, никто не проходил, ни времени, ни солнца, ни ночи. Не было ничего. Ах да, было одиночество, которое пожирало образ художника, как пес вгрызается в давно уже обгрызенную со всех сторон кость.
А потом я попала в этот мирок под названием музей.
Дни проходят за днем, но теперь я знаю ход времени.
Люди сменяют друг друга, а я всё жду, что мой художник придет за мной, что вновь снимет меня со стены, завернет в ткань, прижмет к груди и принесет к себе домой. И вновь и вновь его взгляд будет скользит по мне то ласково, то восхищенно, то задумчиво.
Я буду ждать. У меня есть время. Вся жизнь.
Если солнце решает явить свой лик людям, то сквозь решетчатые окна яркие солнечные лучи неровными квадратами тени и света ложатся на пол. А внутри луча, кажется, что пляшут маленькие феи, маленькие пылинки, то взлетая, то опускаясь, либо пропадая, они создают свой непонятный никому танец, который не подвластен ни одному ритму музыки непонятен многим до сих пор.
Каменные полы, прекрасно вымытые, где-то прикрываемые тяжелыми бархатными коврами. Луч солнца скользит по ним всё дальше и дальше. Тень становятся длиннее. И так каждый день играет свет и тень на полу.
Но пылинки и солнечные лучи перестают волновать, как только щелкает замок в главное двери, раздаются шаркающие шаги охранника. Обычное приветствие, его можно не слушать. Всё разнообразно.
Потом в скором времени по залам проходят старые женщины, которые внимательным колючим взглядом осматривают всё помещение и садятся на свой стул, стоящий около двери, ведущей из одного зала в другой.
День. Легкие шаги, наверное, кто-то в кроссовках, а вот рядом уже стучат каблучки на ногах женщины. Я всегда задавалась себе вопросом, как можно носить шипы на ногах? Да, они делают ноги длиннее, женщины, проходящие мимо, становятся чуть ближе, чуть выше мужчин, что странно. Я не нахожу ответ на вопрос зачем нужны эти шипы до сих пор.
Люди проходят мимо, их лица смешанны в один слепленный образ в разуме, в сознании, в душе.
В душе, которая появилась под осторожными движениями кисточки, под осторожными мыслями, которые выбирали цвет, идею, сущность картины. Сущность меня. Которые создали меня и дали мне жизнь.
Мой художник… Его аккуратные руки с длинными, ломкими пальцами, которые всегда сжимали кисть или трубку, когда бы я его не видела. Серые, с черным омутом зрачка, глаза, которые всегда так внимательно смотрели на меня, то серьезно, то с восторгом, то ласково. Худые, впалые щеки с острыми скулами. Прямой, чуть с горбинкой в переносице нос. Высокий лоб, наполовину прикрытый спутанными волосами, цвета вороного крыла. Бледная кожа…. О, о лице своего художника я могу рассказывать долго. Очень долго, всю свою жизнь.
Люди приходят, что бы посмотреть на меня, с любопытством заглядывая в мое лицо, заглядывая в мои теплые, светло-карие глаза, светлые волосы ,которые струятся хрупким плечам, и темную, серую ткань лифа платья, они делают либо задумчивое выражение лица, и начинают серьезно говорить о смысле моей жизни, ох, слышал бы это мой художник… Либо сонно пожимают плечами ступая дальше по залу, мечтая по скорее закончить осмотр и отвязаться от этого мероприятия. А иногда и вовсе проходят мимо, не замечая теплых карих глаз, которые внимательно следят за каждым их движением.
Если бы я только могла закрыть глаза, я, наверное, увидела бы лицо своего художника, но я не могу этого сделать, мои глаза всегда открыты и ловят малейшее изменение в этом маленьком мирке моего зала.
Я так давно не видела его, с тех самых пор, как он укутавшись в свой шарф снял меня со стены и вздохнув, завернул в кусок светло-серой ткани, прижал к груди и куда-то понес. Я думала, я потеряла зрение, темнота и дыхание, шаги, вот и всё, что я видела, вот и всё что я знала на тот момент. Потом была яркая вспышка света, которая на мгновение ослепила меня, а когда зрение вернулось, я вновь вернулась в темноту, где-то вдалеке слыша фальшивый мужской смех, но не смех моего художника.
Дни проводимые в темноты были как сон, ничего не происходило, никто не проходил, ни времени, ни солнца, ни ночи. Не было ничего. Ах да, было одиночество, которое пожирало образ художника, как пес вгрызается в давно уже обгрызенную со всех сторон кость.
А потом я попала в этот мирок под названием музей.
Дни проходят за днем, но теперь я знаю ход времени.
Люди сменяют друг друга, а я всё жду, что мой художник придет за мной, что вновь снимет меня со стены, завернет в ткань, прижмет к груди и принесет к себе домой. И вновь и вновь его взгляд будет скользит по мне то ласково, то восхищенно, то задумчиво.
Я буду ждать. У меня есть время. Вся жизнь.